Читая «Лолиту» в Тегеране - Азар Нафиси

человек, который даже свою жену не может приструнить. Он встал, держа в руках чашку кофе. Вы кое-что забыли, сказала я и протянула ему «Тысячу и одну ночь». Ну что за детский сад, ответил он по-английски. Мне кажется, вам нужно чем-то себя занять, ответила я; к тому же, я уже сделала ксерокс с того экземпляра, который вы мне давали. Он ушел за другой столик с кофе и книгами, а я сидела одна, ковыряла наполеон и сердито пролистывала «Многие умирают от разбитого сердца», словно готовясь к завтрашним экзаменам.

В кафе вошли Стражи Революции и стали ходить от столика к столику. Несколько молодых людей вовремя вышли; другим повезло меньше. В кафе осталась семья из четырех человек, мой волшебник, две женщины средних лет и трое молодых людей. Когда принесли мой заказ, я встала, оставила официанту щедрые чаевые, уронила пакет с книгами – тот порвался, и книги рассыпались по полу; подождала, пока официант принесет мне новый пакет и ушла, даже не взглянув на своего волшебника.

В такси я почувствовала смятение, злость и легкое раскаяние. Надо уезжать, сказала я себе. Я больше так жить не могу. Каждый раз, когда случалось нечто подобное, я, как и многие другие, думала об отъезде; я думала отправиться туда, где повседневная жизнь меньше похожа на поле боя. В последнее время мысль об отъезде из Ирана стала не просто защитным механизмом, а случаи, подобные этому, медленно перевешивали чашу весов. Среди друзей и коллег некоторые попытались приспособиться. В сердцах и умах мы против режима, говорили они, но что мы можем сделать? Остается лишь подчиниться. Прикажешь мне сесть в тюрьму ради двух прядей волос, выбившихся из-под платка? Резван однажды сказала: давно пора к этому привыкнуть; эти девочки такие избалованные, слишком многого хотят. Взгляни, что творится в Сомали и Афганистане. Да по сравнению с ними мы живем как королевы.

«А я не могу привыкнуть», – сказала однажды Манна. И я ее не винила. Мы были несчастны. Мы сравнивали наше положение с тем, что могло бы быть, с тем, что мы могли бы иметь, и нас совсем не утешал тот факт, что миллионам людей жилось еще хуже. С какой стати чужое несчастье должно нас осчастливить или сделать жизнь более сносной?

Когда я приехала, Биджан с детьми были внизу, в квартире матери. Я поставила в холодильник пирожные, которые им купила, и достала морковный торт, чтобы отнести его матери. Потом полезла в морозилку и положила себе большую порцию мороженого, полила его кофе и посыпала грецкими орехами; когда пришли дети с Биджаном, я была в ванной, меня стошнило. Позвонил волшебник; мне очень жаль, что так вышло, сказал он. Хочется отмыться после всего этого. Мне тоже жаль, ответила я. Нам всем жаль – не забудьте подписать мне книгу и поставить сегодняшнее число.

Весь вечер меня тошнило – я даже воду пить не могла, – а наутро, когда я открыла глаза, комната начала вращаться перед глазами. Светящиеся искорки разрастались в яркие остроконечные короны и плясали в воздухе, от которого кружилась голова. Я закрыла глаза и снова их открыла; короны со смертельно острыми краями никуда не делись. Схватившись за живот, я побежала в ванную; меня вырвало желчью. Весь день я провалялась в кровати; от прикосновения простыней саднило кожу.

17

Она всегда умела удивлять.

Джойс рядом с ней – невинен, как овца.

Мне страшно надоело наблюдать,

Как средний класс от первого лица

Твердит о пользе медного сырца,

Решив лишь после трезвых размышлений

Проблему социальных отношений[105].

Девушку насилуют, бросают в багажник машины и убивают. Юношу, студента, убивают и отрезают ему уши. Беллоу пишет о тюремных лагерях, смерти и разрушении; у Набокова мы встречаемся с чудовищами, насилующими двенадцатилетних девочек; даже у Флобера сплошь боль и предательство – а у Остин что, однажды спросила Манна?

И правда – у Остин что? Принято считать, что Остин была чопорной старой девой, жила в мире со всем миром и не замечала его жестокости. Мои студентки, глядя на ее юмор и великодушие, приходили к тому же мнению. Мне пришлось напомнить им о «Письме лорду Байрону» Одена, в котором Оден просил Байрона передать Джейн Остин, «что здесь, внизу, она неповторима / и верными потомками любима».

Героини Остин не прощают обид, хотя суровость характера проявляется у них по-своему. В ее романах немало предательства, жадности и лжи, неверных друзей, эгоистичных матерей, отцов-тиранов, тщеславия, жестокости и боли. К своим злодеям Остин великодушна, но это не значит, что она легко спускает их с крючка – она не проявляет мягкости даже к своим положительным героиням. Ее любимая и наименее симпатичная героиня Фэнни Прайс страдает больше всех.

Современная литература разоблачает зло в быту, в обычных отношениях, в обычных людях вроде нас с вами – недаром Гумберт писал: «читатель! Брудер!», называя читателя своим братом. У Остин, как и в большинстве великих литературных произведений, зло кроется в неспособности видеть окружающих и, следовательно, им сопереживать. Страшнее всего то, что эта слепота может существовать как в лучших из нас (Элиза Беннет), так и в худших (Гумберт). В нас всех живет слепой цензор; мы все способны насадить свое видение и желания окружающим.

Когда зло персонализируется и становится частью повседневной жизни, сопротивление злу также переходит на индивидуальный уровень. Естественно, возникает вопрос – как выживает душа? Ответ прост: ей помогает выжить любовь и воображение. Сталин лишил души Россию, «рассеяв старую смерть». Мандельштам и Синявский воскресили эту душу, читая стихи сокамерникам и описывая пережитое в своих дневниках. «Вероятно, оставаясь поэтом в подобных обстоятельствах, мы проникаем в самое сердце политики, – писал Беллоу. – Человеческие чувства и опыт, фигуры и лица вновь выходят туда, где им самое место – на первый план».

18

Мы решили уехать из Ирана почти случайно – по крайней мере, так нам тогда казалось. Такие решения, хоть и кажутся важными, редко бывают продуманными. Недовольство и гнев копятся годами, как в неудачном браке, внезапно оборачиваясь самоубийственным концом. Идея отъезда, как и возможность развода, всегда витала где-то на периферии ума, темная и зловещая, готовая пробиться наружу при малейшей провокации. Если меня спрашивали, я перечисляла обычные причины отъезда: моя работа, ощущение себя угнетенной женщиной, будущее детей, мои поездки в Штаты, снова напомнившие, какой у нас есть выбор, какие возможности.

Впервые